АРМИНФОЦЕНТР: Стратегическое значение Армении для России заключалось в том, что че­рез неё проходил крат­чайший путь от турецких границ к Каспийскому морю. Утверждение России в Армении закрывало туркам доступ в Прикаспий, отре­зало от них Дагестан. Шемаха была узловым пунктом русско-турецких про­тиворечий в Прикаспии (6). (Начало статьи см. в предыдущем посте)

Русский царь стре­мился присоединить к России Прикаспий, не нарушая мира с Персией. В поход он собрался под предлогом наказания в Шемахе бунтовщиков, избивших русских купцов и разграбивших их товары. Петр словно бы хо­тел лишь навести там порядок в интересах русско-персидской торговли. При этом в международном плане он боролся за сохранение неза­висимости Персидского государства, на которое покушались и Турция, и Анг­лия. Петр хотел завладеть Шемахой, чтобы не пускать туда турок, что тоже вполне совпадало с интересами персов. Короче, он не только не соби­рался осложнять свои отношения с Ираном, но, наоборот, ставил целью вся­чески укреплять их в интересах взаимной торговли (7).

При этом Пётр из Дербента должен был вернуться назад, вследствие неко­торых смут в Москве и разногласий в сенате.

Армянская армия под начальством своих меликов ждала Петра около двух месяцев: возвращение Петра в Москву произвело на неё удручающее впечат­ление и было  моральным ударом для восставших.   

Смута в Персии достигла своего апогея тогда, когда Мир-Махмуд ослепил персидского шаха Гусейна, почти уничтожив всю фамилию сефевидов в Ис­па­гани. Спасся наследник Тахмасп, начавший укрепляться в Ардебиле. Тогда русское правительство предложило Тахмаспу свою помощь, взамен чего по­требовало прибрежные каспийские области, Тахмасп ухватился за это спаси­тельное предложение и со­гласился на все условия. 

Все эти мероприятия России серьезно встревожили Пор­ту. Она также на­чала занимать персидские провинции на Кавказе. Петр тогда предложил Порте заключить договор, в силу которого оба правительства разделили пер­сидские провинции Закавказья между собой (8).

После возвращения Петра в Москву, армянская армия рассредоточилась в гористых местностях Карабаха, Зангезура и Капана. Началась крово­пролитная парти­занская война с турками. Армяне с успе­хом защищались и боролись против турок, нанося им иног­да чувствительные поражения, задерживая их движение к прикаспийским провинциям, которые турки имели в виду вырвать из рук русских9.

Петр всё время писал карабахским ар­мянам, чтоб они держались, обещая в следующем году им свою помощь и защиту. Конечно, этой защиты он не ока­зал, боясь осложнений с Турцией, которая все же была в это время сильной державой, а поражения и результаты прутского похода все же были па­мятны (10).

Положение армян было отчаянное: теснимые с одной стороны турецкими войсками, с другой – набегами лезгин, которые теперь имели «законное» ос­нование грабить и брать в плен армян, они взывали к Петру о помощи, посы­лали к нему делегатов, которых Петр принимал очень лю­безно, наделял их чинами, подарками, но помощи никакой реальной не оказывал (11).

И понятно почему. Петру необходимо было лишь перенести торговый путь в Россию, а для этого ему сна­чала необходимо было любой ценой уста­новить свое влияние в Персии, оказывая при этом дав­ление на Турцию. С этой целью ему и нужен был Кавказ, а не «для спасения христианства» и тем паче «армян от ислама». Не «христианского великодушия ради», по выраже­нию Екатерины, а для овладения торговыми путями шли русские солдаты на Кавказ. Слова же о защите христиан служили для прикрытия (12).

Но положение армян с каждым годом становилось отчаяннее. Восстание армян не носило характера только борьбы с персидско-турецкими войсками и даже борьбы с местным ханом; Пётр придал этой борьбе совсем другой отте­нок – борьбы религиозной, борьбы за освобождение христиан от ига мусуль­ман.

Мы знаем о кровопролитнейших боях под религиозным знаменем – борьбе сефевидских шиитов с османами-сун­нитами; мы знаем борьбу за Тавриз, ко­гда в защите города участвует все население, включая женщин и детей, и при взятии вырезывается поголовно все население. Но эта рели­гиозная борьба не похожа на религиозную войну, которую поднял в Закавказье Петр, ибо шиит­ско-суннитская борьба происходила внутри одной нации, тюрок-кизылбашей с турками-османами. Но, восстановляя «бусурман» против христиан в Закав­казье, Петр положил начало межнациональной борьбе в Закавказье. Положе­ние осложнялось ещё и тем, что во главе восставшего армянского народа стояли феодальные мелики и духовенство. Эта аристократия, как духовная, так и светская, вместо того, чтобы объединиться с тюрками для борьбы про­тив персидско-турецкого деспотизма, натравливала армян на тюркское насе­ление, надеясь по­лучить земли тюрок после их уничтожения. Такой характер восстания и был причиной неуспеха его, так как это подня­ло  все  мусульман­ское  население  Закавказья  против  армян (13).

 Выше было указано, что смуты в Персии и Закавказье давали возможность дагестанцам делать набеги на Закав­казье, главным образом на Грузию, для захвата пленных, которыми шла оживленная торговля на берегах Черного моря. Эти набеги почти не затрагивали армянских областей, ибо, при нападе­нии лезгин на армян, защитниками армян часто являлись ханы, которые были заинтересованы в защи­те своих крестьян. Но после восстания, конечно, этой защи­ты больше не было, и лезгины, пользуясь этим, начинают делать глубо­кие набеги на Карабах. Турки-османы направ­ляют сюда войска подвластного им крымского хана, - в общей сложности до 100 тысяч человек: крымские войска грабят деревни и уводят в плен жителей, но при встрече с Надир-ша­хом разбегаются.

Не в лучшем положении были армяне Нухинского уезда. Особенно безна­дежно было положение армян, живущих к северу от озера Севан. Имея в тылу озеро и непроходимые горы, они были оторваны от основного ядра Карабаха и ниоткуда не могли получить помощи. По-видимому, тогда было уничто­жено христианское население окрестностей Гянджи: оно или было уводимо в плен, или должно было принимать ислам, как в Нухинском районе.

С принятием ислама, армяне, по крайней мере, были обеспечены от не­вольничества. Предгор­ные части Гянджинского уезда были разгромлены, а нагор­ные, заселенные айрумами-армянами, должны были принять ислам. Из этих айрумов-армян только часть сохранила свою религию, будучи ближе к Карабаху и под его защитой – это к северо-востоку от Гянджи в районе Ад­жикенда.

После смерти Петра, когда выяснилось, что карабахские армяне никакой  помощи от России не могут получить, что Россия даже заинтересована в сму­тах Карабаха, которые задерживали движение турок к Каспию, что во всех  мирных сношениях, как с Турцией, так и с Персией, русское правительство не ставило вопрос об армянах и не включало в договор умиротворение  Кара­баха, тогда армянское население Карабаха разочаровалось вэтомвосстании и начало негодовать на тех, кто привел армян к такому несчастью.

Но Пётр-то просто «кинул» армян. Екатерина I пыталась продолжать ту же политику «кидалова» по-петровски: повторялись те же слова, но они не имели уже прежней внутренней силы. Так как в глазах армян российская власть из-за петровской политики была делегитимизирована, то есть у армян уже не было никакого доверия к России. Пётр это доверие просто «профукал». Да и нужно ли было оно это доверие откровенному политическому мерзавцу? Так же одаривались мелики, делались денежные выдачи, жаловались собольи шубы и чины, но дело не спорилось, ибо армянский народ больше не хотел проливать свою кровь ради предателя. Он негодовал на тех, кто подбил его на неудачное восстание, - на ари­стократию и духовенство; некоторым руководителям этого восстания при­шлось даже бе­жать в Россию, как Аван-юзбаши, Торхан-юзбаши и т.д. Окон­чательное истребление  армянского населения было предотвращено Надир-шахом, который, разбив около Багдада Топал-Осман-пашу, потом Кепрюли-пашу, ослабил нажим турок на Карабах. Он даже несколько покровительст­вовал карабахским меликам, борясь с османами. Мелики содействовали по­беде Надира (14). 

В целом политика Екатерины повторяла циничную политику Петра в отношении ар­мян: с помощью армян захватить всю армянскую торговлю шелком с Индией и Турцией. У Екатерины были далеко идущие цели, в которых армяне играли подчинённую роль. Они нужны были лишь для того, чтобы, осуществляя свои военные планы, царская Россия могла принять позицию освободителя и захватить «торговлю шёлком» (15). Впрочем, она всегда была и остаётся таковой (и не только в отношении Прикаспия) именно ввиду отсутствия вышеозначенного геокультурного осевого вектора развития, обоснованного, к тому же, на научном уровне и закреплённого на государственно-идеологическом уровне, при­держиваться которого обязаны были бы все государственные деятели, независимо от личной сиюминутной и конъюнктурной позиции по тому или иному вопросу.

Вообще русские цари явно недооценивали армянский фактор, но в угоду кому? И было ли это простой политической осечкой или незнанием значимости армян, или откровенной целенаправленной антиармянской политикой на Юге? Или Пётр был германофилом? Или просто циником? По видимому, всё вместе взятое было в Петре. В чём мы убедимся, если рассмотрим внутреннюю политику Петра в отношении великоросского этноса.

Тем не менее неожиданная смерть Екатерины помешала ей довершить ги­гантские замыслы: она помышляла об изгнании турок из Европы, об учреж­дении торга с Индией, «о собрании золота с Гангеса и о усмирении Китая». Она сказала однажды при Державине, что не желала бы умереть, не совершив сих предприятий16. Одно удивляет, как всё это можно было осуществить без опоры на армян в этом регионе? Или рассчитывали «кидать» армян и затем от них ожидать помощи и пророссийской позиции в восточном, и не только, вопросе? Но не странно ли подобное отношение?

  Очевидно, что Екатерина пыталась воплотить в жизнь евразийскую геопо­литическую стратегию развития России, но без устойчивого культур-цивили­зационного ориентира она была обречена, так как при смене правителя он вправе был менять фундаментальный курс, вектор и направление развития страны. Отсутствовал чёткий и однозначный геокультурный ориентир. Хотя Екатерина его и пыта­лась создать, тем не менее, русская политика в отноше­нии Прикаспия в тот период была непоследовательной: новый царь Павел I – сын Екатерины, вы­вел войска из Закавказья. Впрочем, русская политика всегда была и остаётся таковой.

Но зададимся вопросом, а зачем, помимо вышеизложенного, Пётр всё-таки отвёл войска? Ведь всё было готово к тому, чтобы с помощью армян и грузин пробиться даже не к «закрытому окну», а к целой «открытой двери» – к Персидскому заливу, а значит к Индийскому океану. Зачем Петр тратил огромные усилия на то, что в принципе России не нужно было? Зачем для этих ненужных дел затрачивалось столько усилий, вплоть до «надрыва пупка нации»? Зачем истощая великоросский народ, предавая армян, достигать цели и задач высокими затратами по всем направлениям? Ведь великим может быть тот руководитель государства, который наименьшими затратами достигает максимальных результатов! Разве можно Петра причислить к «лику великих», если он действовал ровным счётом наоборот? Создаётся устойчивое впечатление, что он просто осуществлял беспардонное расточительство гигантских средств и ресурсов понапрасну, пустив всё на ветер. Так и не довершив дело до позитивно-логического конца. Давайте зададимся вопросом: собственно, а зачем Петру была нужна регулярная армия, если в ней нужды не было? Ведь точно известно, что путь на Иран был открыт. Однако,   Петр I на военном совете, состоявшемся в Дербенте 29 августа 1722  г., решил приостановить поход и отдал приказ о возвращении значительной части армии в Россию. Сам он тоже, через Астрахань, возвратился в Москву.

Среди причин, объясняющих эти действия Петра I, обычно указывают на то, что суда с провиантом для армии, шедшие морем из Астрахани к Дербенту, у самого берега во время сильного шторма на море потерпели аварию, благодаря чему большая часть муки подмокла и стала не пригодной к продовольствию, указывают так же на большие потери в лошадях,  и на то,  что внутренние дела в России требовали пребывания Петра в столице. Здесь подчеркнем только один, обычно упускаемый из виду момент, имеющий огромное значение для объяснения дальнейшего хода событий. Известно, что Петр I собрал для так называемого «персидского похода» большую армию, насчитывавшую около ста тысяч (из них 32 тыс. регулярной пехоты и конницы) человек. Опыт самого похода, непосредственное знакомство с политическим состоянием страны,  а также испытание ее природных и климатических условий показали Петру I, что для достижения его цели не было необходимости в сосредоточении огромных сил, так как в стране, в которую он вступил, не было больших организованных военных сил противника, подчинявшихся единому руководству. Армия Петра  I требовала громоздких обозов и огромного количества провианта. Организация всего этого была связана с колоссальными денежными затратами, которые не оправдывали себя, хотя бы только потому, что обстановка, в которой действовала армия, вовсе не предписывала громоздкой организации, а скорее требовала большей облегченности и подвижности. Кроме того,     большое скопление людей при тогдашнем состоянии медицинской службы, в условиях непривычного для солдат климата и обилия фруктов, неизбежно вело к массовым заболеваниям.

  Опыт похода открыл все эти стороны перед Петром I. Еще на упомянутом военном совете в Дербенте Петр, исходя из опыта совершенного им похода в Дербент,  решил,  что для достижения важнейшей цели похода – оккупации прикаспийских областей – нет нужды в действиях целой армии: дело успешно может быть решено несколькими экспедициями из Астрахани в Гилян и Баку.Это новое решение очень образно выражено было самим Петром, когда он на вопрос полковника Шилова, которому предстояло отправиться в Гилян, достаточно ли ему будет двух батальонов для того, чтобы занять провинцию, отвечал, что Стенька Разин имел во время своих походов в эту сторону только 500 человек, неужто ему недостаточно будет двух регулярных батальонов?

В начале ноября 1722  г.,  еще в присутствии Петра I, морем из Астрахани была отправлена экспедиция Шилова. В ноябре же Решт был занят русскими войсками. Петр I  был очень обеспокоен тем, чтобы возможно скорей занять западное и южное побережье Каспия и тем самым преградить Турции доступ к морю. По мысли Петра, Каспийское море должно было превратиться в море, целиком принадлежащее России.  Только этим путем, без значительных помех, можно было обеспечить торговлю по волго-каспийскому пути.  Этот путь,  по мнению Петра,  мог бы связать Россию даже с Индией, а Западную Европу с Востоком через Россию помимо Турции. Выход России на западное и южное побережье Каспия отодвинул бы роль Турции в торговле с Европой на задний план, что немало бы способствовало ослаблению этой державы, начинавшей клониться к упадку, но еще достаточно сильной и активной. Петр предполагал, что восточные товары пойдут новым путем по Каспию и Волге, рассчитывал, что сумеет нарушить сильно и сократить транзит товаров по малоазиатским путям на Смирну и Алеппо. Исходя именно из этих задач, Петр I стремился в возможно более короткий срок, пока турецкие войска не успели выйти к берегам Каспийского моря, отправить экспедиции закрепиться, прежде всего, в Гиляне и Баку.

Но без ставки на армян Пётр никогда бы не утвердил эти земли за Россией и не обеспечил бы выход нарождавшейся империи к Индийскому океану. Что в итоге и получилось. По сути, все, что Пётр сделал, вышло ровным счётом на руку Британии, которая рвалась в Иран и Индию и где она собственно и оказалась вместо России. Плюс добавим ко всему сказанному природное непостоянство внешнеполитического курса.

Дабы завершить внешнеполитическую тему, необходимо также отметить ненужность для России на тот момент выхода к Балтии. Петру не надо было вести борьбу за, в действительности, «закрытую форточку» в Европу. Этот вопрос не был на тот момент приоритетным для геополитических интересов нарождавшейся воистину евразийской империи Петра. Куда более приоритетным для политики Петра было южное направление по выходу страны к Индийскому океану (куда собственно стремились англичане) и строительство могущественного флота для мировой торговли. Но Пётр, будучи отъявленным германофилом, маниакально стремился туда, где его не ждали, и отчаянно пытался пробить «форточку» в Европу надрывая «пупок нации». Достаточно взглянуть на политическую карту того времени, чтобы понять, что выход к Балтийскому морю ничего ровным счётом не давал России ибо выход из моря контролировали германские страны – Швеция, Дания и Пруссия. Так зачем же надо было воевать за выход к морю, которое по сути дела было озером, узкий проход которого контролировали враждебные Петру (он, кстати, их враждебными собственно сам сделал своей близорукой политикой) страны? Неужели Пётр не знал политической карты той эпохи? Это же невозможно! Но, тем не менее, зная геополитическую карту, он вместо того, чтобы прорываться к единственно возможному для успешного экономического развития, Индийскому океану, и умиротворения любой ценой на Балтийском направлении, он умудряется перессориться и ввязаться в войны на трёх направлениях практически без передышки: со Швецией (1700-1721), с Османской империй (1711-1713), с Персией (1721-1724), при этом вмешиваясь в дела Пруссии, создавая на Европейскомнаправлении очаги нестабильности, а затем обосновывая их создание, «надрывая пупок», регулярной армии. Разве это разумная политика? Разве она не авантюристичная? Ведь даже выход к Черному морю ничего не давал России, ибо выход из него контролировала Османская империя. Но даже если предположить, что Россия получила бы выход сразу к Средиземному морю, то и в этом случае выход из него в мировой океан контролировала Британия. Ведь Пётр знал, что ещё в 1704 году Гибралтар был захвачен британскими войсками.

В 1713 г. по Утрехтскому мирному договору, навязанному Испании Англией и Францией, Гибралтар отошёл к Великобритании. Испанцы безуспешно пытались взять крепость после смерти Петра, в 1727 году во время Англо-испанской войны. И, тем не менее, Пётр не сконцентрировал всё своё внимание и феноменальные ресурсы на выходе к Индийскому океану, он не вошёл в «открытую карабахскую дверь», которая обеспечивала ему беспрепятственный выход к Ирану, к Персидскому Заливу и Индийскому Океану, но упрямо ломился в «закрытые окна и форточки». Тем самым пустив на ветер всё то, что сам же с завидным упрямством и создавал.

Короче, Пётр предал карабахских армян, Пётр предал Православную Церковь и Россию с её православным народом, Пётр, наконец, предал самого себя. Пётр сыграл на руку британской политике, тем самым дал Британии себя запереть в глубинах Азии. Не решив главной задачи – выхода к Индийскому Океану, Пётр  дал повод последующим императорам России считать этот путь не перспективным, а тупиковым. Просто удивительно, как Россия помогала Британии обыграть её своими же руками. Россия отказывалась от того, что ей нужнее было в первую очередь, и отдавала пальму первенства Британии, тем самым обслуживая её геополитические интересы.

Случайна ли подобная политика, если вспомнить, что все свои диверсионные реформы Пётр начал после того, как совершил длительное путешествие в страны Западной Европы (1697-1698 годы). По возвращении из них, в 1698 году, Пётр и развернул масштабные разрушительные реформы российского государства и общественного уклада жизни (полностью этот уклад жизни, игнорируя), заложив в России традицию «политического эпигонства» (подражательное, репликативное, не развивающее воспроизводство).

Более того Петр и его преемники, борясь за выход к Балтийскому морю, создали в Прибалтике эдакий германский заповедник. Местное население не только не обрусевало, а все более и более онемечивалось. Тем самым Пётр заложил геополитическую «мину замедленного действия» и создал перспективные проблемы для России на Балтийском направлении. Вспомним, что до Петра I все московские цари и великие князья, присоединив к Московскому государству окраинные территории, кнутом и пряником пытались перемешать их население с русскими из центральных областей.

Предельная авантюристичность петровской политики проявляется и в том, что, не завершив ещё войны со шведами, он тут же бросается в Прутский поход (1711), что приводит к его окружению и пленению. Большего позора для страны сложно себе представить, но, тем не менее, многие историки, политологи и политики именуют Петра «великим». Но где, критическое мышление столь необходимое для любого исследователя политической истории собственного государства? Где принцип объективности? В общем, возникает масса вопросов не только к профессионализму внешнеполитического курса Петра, но к профессионализму отечественных исследователей политической истории России, особенно петровско-екатерининского периода.