АРМИНФОЦЕНТР: Ստանիսլավ  Տարասով. Թուրքիան, հայերը եւ քրդերը. Սկսած երիտթուրքերից մինչեւ Էրդողանը: Մաս VIII

В предыдущем очерке мы говорили о парадоксальных вещах. Кемалисты, создававшие республиканскую Турцию, которая сегодня в Сирии схлестнулась с Россией, в 1920-х годах шли на альянс с большевиками, а большевики — с белогвардейцами Деникина. Наследники Константинополя и Санкт-Петербурга решали сложнейшие задачи, которые периодически сменяли друг друга. Восстанавливать страну в прежних пределах или остановиться на других рубежах, помогать народам окраины в их национально-государственном строительстве или задушить в «ласковых» объятьях, использовать в своих интересах страны Запада или решительно выставить их вон из региона — на все эти вопросы приходилось отвечать сразу и на ходу, без уверенности, что выбранный ответ окажется в перспективе правильным. Во многом подобные проблемы мучили и политические силы пробужденного Закавказья…

В 1918—1920-х годах стратегическую ситуацию на территории, именуемой сегодня Большим Ближним Востоком, просчитывать было сложно. Все решалось на марше и война полыхала на огромных пространствах. Гражданская — на землях бывшей Российской империи, национально-освободительная — Османской. Переломный характер времени, сложные социальные и международные коллизии в определенных исторических условиях остро ставили проблему о выработке системы координат, которая в приграничных зонах приобретала весьма оригинальный характер. Общее между двумя бывшими империями заключалось в том, что конфликты проходили при активном вмешательстве иностранных государств и попытках местных народов использовать выпавший исторический шанс для национально-государственного строительства. Процессы системной дезинтеграции, происходившие в экономике, социальной структуре, общественной и политической сфере, привели в итоге к дезинтеграции территориальной.

Большевики, помимо внутренней модернизации, восстанавливали еще и контроль над большей частью земель бывшей Российской империи. В этом смысле не было разницы между «красными» и «белыми» империалистами, хотя «красные» и признавали самоопределение национальных окраин, но в случае, если те брали (или в перспективе должны были взять) за основу большевистскую идеологию. Кстати, этот фактор создавал коридор возможностей для тактических компромиссов с «белыми» в целях организации двойного давления на провинциалов. Распад Османской империи шел по другому сценарию в силу особенностей генезиса турецкой нации, что вело к более жесткому проявлению межнационального и межконфессионального антагонизма. Конечно, близкие воспоминания об утраченном имперском величии служили фактором консолидации национал-патриотов, но у них не было идеологии типа большевистской, а на догматах тюркизма было возможно лишь выстроить нечто другое, но не восстановить — как у большевиков — империю в прежних границах.

«К 1914 году среди образованного турецкого населения резко выросли националистические настроения, — пишет лектор Лондонской школы экономики и потомок офицера российской службы Доминик Ливен. — Теперь его большинство уже считало своей настоящей родиной Анатолию, а не всю Османскую империю целиком. Хотя это ничуть не означало, что оно хотело бы избавиться от империи как таковой или не чувствовало по отношению к ней привязанности. Однако к 1918 году империя была безвозвратно утрачена, лояльность населения Анатолии стала еще сильнее, а все его помыслы были сконцентрированы исключительно на турецком национализме». Доктрины большевизма отрабатывались российскими интеллектуалами годами, в то время как единственным фактором, который резко стимулировал возрождение турецкого национализма, стало вторжение Антанты в Анатолию в 1919—1921 годах и планы по расчленению страны.

По завершении Первой мировой войны Версальским мирным договором выстраивалась так называемая версальско-вашингтонская система международных отношений. К ней примыкал целый пакет договоров. Помимо Версальского и тесно связанного с ним Сен-Жерменского договоров — Нейиский мирный договор (1919), Трианонский мирный договор (1920) и, наконец, Севрский мирный договор (1920), напрямую касающийся Османской империи. От нее были отделены Сирия, Ливан, Ирак, Палестина и переданы в качестве подмандатных территорий Англии и Франции. Помимо протекторатных арабских государств, речь шла о создании Большой Армении и курдского государства. Кстати, сегодня многие эксперты считают эту систему «не универсальной, но отличающейся несколько большим равновесием». В том случае, конечно, если бы она завершилась логической трансформацией геополитического пространства Османской империи. В Закавказье образованные в 1918 году новые независимые государства — Азербайджан, Армения и Грузия — в принципе вписывались в версальскую систему. Так, пришедшая к власти в Ереване армянская партия «Дашнакцутюн» являлась одной из старейших партий Российской и Османской империй. Она была интегрирована в национально-освободительное движение Западной (Турецкой) Армении, разработала идеологию, стратегию и методы практической деятельности. Что касается внутренней политики, то предусматривалось введение в правлении демократических институтов западного типа, в аграрной части — предоставление земли неимущим крестьянам, в промышленности — экономических свобод.

Экстерриториальное положение партии диктовало принятие в организационной структуре принципа децентрализации. Для руководства организациями были созданы бюро на Кавказе (Тифлис), в Европе (Женева) и на Ближнем Востоке (Бейрут). В этом заключалась главная специфика этой партии. В Грузии правившие меньшевики до февраля 1918 года считались составной частью российской партии РСДРП и сохранили главные доктринальные позиции её программы-минимум: демократические и экономические свободы, установление парламентской системы и т.д. Только потом главной проблемой для грузинских меньшевиков стало строительство национального государства. Правда, в 1917 году один из лидеров грузинских меньшевиков Церетели, рассматривавший Кавказ как единый экономический и исторический комплекс, предлагал решать проблему безопасности региона путем образования Кавказской республики («Кавказской Швейцарии») через формирование национальных кантонов.

В 1917 году ряд деятелей грузинской социал-демократии принял участие в российской революции. Чхеидзе с февраля по октябрь 1917 года возглавлял Исполнительный комитет Петроградского Совета, коллегиального представительного органа власти, пользовавшегося огромным влиянием не только в Петрограде, но и по всей России. Церетели с мая по октябрь занимал должность вначале министра почт и телеграфов, а затем министра внутренних дел Временного правительства России. Чхенкели в марте 1917 года был назначен членом Особого Закавказского Комитета (ОЗАКОМ), органа Временного правительства России по управлению Закавказьем. С ноября 1917 года по февраль 1918 года Гегечкори руководил Закавказским комиссариатом, правительством Закавказья, созданным грузинскими меньшевиками, эсерами, армянскими дашнаками и азербайджанскими мусаватистами и заменившим ОЗАКОМ.

Что касается пришедшей к власти в Азербайджане партии, появление которой относится только к периоду 1911−1912 годов, то это было связано со многими «загадочными» обстоятельствами, не совсем раскрытыми советскими историками и высокопоставленными большевистскими функционерами конца 1920-х — начала 1930-х годов. Они называли эту партию «таинственной». Формально ее основателем считают Мамед Эмина Расулзаде, который ранее состоял в рядах социал-демократов, бывал вместе со Сталиным, Микояном, Орджоникидзе, Мдивани в 1908 году в Иране с целью «свержения существующего там строя» и спасался от преследования иранских властей при содействии царского российского МИД.

ИА REGNUM уже писало об этом, отмечая, что «Мусават» была тогда единственной на Ближнем Востоке партией европейского типа, но все же не европейской. Хотя, как и «Дашнацутюн» в отношении армян, она претендовала на роль лидера среди тюрок — мусульман. Лидер «Мусавата» Расулзаде в годы Первой мировой войны ратовал за федерализацию России, затем говорил о федерализации, охватывающей все тюркские народы, в чем шел значительно впереди младотурок, разрабатывавших параллельно доктрину тюркизма. По логике «Мусавата», она, а не Кемаль Ататюрк, должна была идти в авангарде развития тюркизма. Не случайно одно время возглавлявший Наркомнац Сталин готовил азербайджанских мусаватистов к роли возможных дублеров режима Ататюрка. «Азербайджанский идеал, рожденный вследствие мировой войны и российской революции и делающий первый шаг на арене политической жизни, переживает невыразимо важные минуты, — говорил Расулзаде на заседании Азербайджанского национального совета. — Дойдет ли это новорожденное тюркское политическое дитя до совершеннолетия… или погибнет как хилый ребенок?.. Вот момент, когда на долю лиц, взявших в свои руки судьбу Азербайджана, выпадает… самый важный долг — не дать погибнуть Азербайджану… Азербайджан будет полностью пользоваться положительными принципами и свободами российской революции и, не сомневаюсь, что в независимом Азербайджане общественные и личные свободы… будут шире, чем в прежней деспотической России».

Причем, в отличие от Ататюрка, который в строительстве национального государства опирался исключительно на авторитарные методы, азербайджанские лидеры строго придерживались демократических принципов и процедур. В программе азербайджанской государственности задачи национального освобождения органически увязывались с одновременным осуществлением демократических преобразований на правовой основе. Правда, по форме правления республика во многом под давлением английской оккупационной администрации, строилась в соответствии с классической моделью парламентской республики на основе политического плюрализма и многопартийности. Парламент определял функции и деятельность всех государственно-правовых институтов страны. Правительство формировалось парламентом и было ответственно перед ним. Азербайджан законодательно утвердил принцип разделения властей. Так, одним из первых решений Азербайджанского парламента стал закон, запрещавший членам парламента занимать должности в исполнительных структурах. Подобное совмещение должностей разрешалось только министрам. Основатели республики придерживались секуляристских взглядов. Что мог в тот момент противопоставить идеям мусаватистов Кемаль?

Только в статье 2 заключенного в 1921 году Карского договора вводилось понятие «Турция». Сообщалось, что «под Турцией в настоящем договоре подразумевается территории, включенные в Национальное Турецкое Соглашение от 2-го января 1920 (1336) года, выработанное и провозглашенное Оттоманской Палатой Депутатов в Константинополе и сообщенное прессе и всем державам». В ноябре 1922 года халифат и султанат были отделены друг от друга, султанат позже упразднен. 30 октября 1923 года было создано первое республиканское правительство во главе с Ататюрком. Тогда же появилась первая и остававшаяся долгое время единственной Народно-Республиканская партия. К тому же национализм Кемаля имел определенную специфику по сравнению с национализмом иттихадистов и мусаватистов. Национализм Ататюрка, для обозначения которого предпочитался термин «миллиетчилик» (от «миллет» — «нация»), вместо прежнего «тюркчюлюк» («тюркизм»), дистанцировался от пантюркизма и понимался как идеология нации только в политических национальных границах. Здесь, как ни парадоксально, и таилась ловушка, причем, весьма опасная для участников этой геополитической интриги.

Что пошло не так и почему тогда стала формироваться еще одна острая региональная повестка дня, которая оказалась чревата перспективой разворота региона в сторону не столько демократии, сколько тюркизма, замешанного на большевизме? У кого иссякли ресурсы, что не позволило сделать следующего шага вперед? Или проблема в другом и кто-то серьезно проиграл, и вместо будущего вновь оказался в империалистическом прошлом? Почему отстававшая даже от закавказских государств в политическом развитии Турция позже стала медленно и сложно эволюционировать в сторону разновидности западного общества, а большевизм застыл в каменном оцепенении? И почему потом все поменялось местами и уже Анкара начала впадать в тюркскую архаику? Об этом в следующих очерках.

Источник: Регнум