АРМИНФОЦЕНТР: В Брюсселе состоялось юбилейное – 30-ое пленарное заседание саммита ЕС-Россия. Но его повестка дня оказалась традиционной. Обсуждалось новое базовое соглашение Россия-ЕС. С 2008 года запущены переговоры по этой проблеме, а воз и ныне там. Обсуждался и так называемый третий энергетический пакет, выявивший наличие старых вопросов. Наконец, рассматривались перспективы подписания соглашения по переходу к безвизовому режиму. Видимый итог саммита: между Россией и ЕС нет ни брака по любви, ни по расчёту, даже при наличии фактора огромного товарооборота и масштабных энергетических проектов, не получается.
Если вывести за скобки некоторые специфические моменты, то почти аналогичная ситуация складывается и во взаимоотношениях между Турцией и ЕС. Анкара ещё в 1949 году вступила в Совет Европы, в 1952 году стала членом НАТО, в 1959 году подала заявку на ассоциированное членство в Европейском Экономическом Сообществе. Однако только в 2005 году начались официальные переговоры о вступлении Турции в ЕС. Да и сейчас диалог Евросоюза с Турцией проходит чрезвычайно сложно. Ничего не меняется, несмотря даже на то, что недавно министры иностранных дел стран ЕС утвердили новый план расширения ЕС, в котором в отношении Турции используется формулировка – «страна-кандидат на вступление в ЕС».
Тем не менее, она до сих пор остаётся единственной страной-кандидатом в члены Евросоюза, гражданам которой приходится заранее оформлять визы для въезда в ЕС. При этом не оправдывает себя и ставка Турции на своё «экономическое чудо» и потенциальное превращение в транзитный энергетический центр для Европы. В этой связи глава МИД Турции Ахмет Давутоглу гордо заявляет, что «Турция не станет упрашивать ЕС принять её в свои ряды». А премьер-министр Реджеп Тайип Эрдоган предупреждает: «Если Турцию не примут в ЕС до 2023 года, то Евросоюз рискует нас потерять». В итоге, две крупнейшие страны на пространстве Евразии - Россия и Турция - несмотря на своё разное статусное положение в отношении ЕС, оказываются вместе в «предбаннике» Брюсселя.
Раньше такое было терпимо. Но когда Евросообщество оказалось в фазе системного финансово-экономического кризиса с туманными геополитическими перспективами, Москва и Анкара стали искать поиска собственные референции с учётом долговременных стратегических задач. Не случайно западное экспертное сообщество стало уделять повышенное внимание проблемам формирования новой «архитектуры» в Евразии. «Вся Евразия сегодня – главная арена глобальной политики,- пишет, к примеру, известный американский аналитик Збигнев Бжезинский. - Это - также континент, суперконтинент, на котором региональные конфликты имеют глобальное значение... и потенциал для значительного расширения. Результатом конфликтов может стать дестабилизация всей Евразии».
А если сотрудничество, имея в виду не только российскую часть Евразии, а более широкое её определение? Тем более, что в настоящее время главные события происходят в южной части континента, на Ближнем Востоке, где реальными выглядят сценарии перекраивания существующих границ и развал хозяйственно-экономических коммуникационных систем. К тому же на политическую сцену , правда, с некоторым хронологическим зазором выброшено сразу два геополитических проекта - доктрина неоосманизма, предложенная Анкарой, которая предусматривает восстановление роли Турции в пределах границ бывшей Османской империи, и российский проект формирования Евразийского экономического союза, правда, пока с неясными географическими очертаниями.
Историки уже давно подметили, что Турция и Россия почти одновременно испытывают так называемые пассионарные толчки. (по Л.Н. Гумилеву). В начале 20-х годов прошлого века уже существовало два модернистских проекта - кемализм и троцкизм. Но выиграл Иосиф Сталин, который с политическим разгромом Льва Троцкого в конце 20-годов отказался от теории так называемой перманентной революции, предоставив таким образом Кемалю Ататюрку возможность не только для осуществления уникального для Ближнего Востока социально-экономического и политического эксперимента, но и оказывал этому всяческое содействие. Это сохранило Турцию как государство.
В начале 2000-го года Турция и Россия вновь вышли из фазы надлома и перешли в стабильную инерционную фазу, но с качественно разным потенциалом. Турция, политически идентифицируя себя как часть Запада, стала претендовать на роль ведущего регионального центра силы, выступила актором, способным оперировать в глубинах евразийского материка. Если бы в начале 90-х годов прошлого века или чуть позже Турцию бы приняли в полноправные члены ЕС, то к настоящему моменту геополитическая картина Евразии была бы, возможно, иной. Что тогда остановило Турцию - отсутствие достаточных финансовых средств, отказ в поддержке со стороны Запада или историческое чувство ответственности - сказать сложно. Но фактом остаётся то, что даже тогда, когда президент Азербайджана Гейдар Алиев бросил лозунг «одна нация - два государства», в большей части турецкого политического истеблишмента это вызвало заметный скептицизм. Поэтому складывалось устойчивое ощущение того, что в формирующемся глобальном балансе сил Запад отводил Турции иную миссию.
Это стало очевидно в 2002 году, когда к власти в Турции пришла правящая ныне Партия справедливости и развития. Она выступила с проектом возрождения османской многонациональной системы, создания широкой экономической зоны, определила отходы от прозападного республиканизма, а ислам стала рассматривать в качестве объединяющего фактора для разработки главных политических целей. Но каких именно? Рубен Мелконян, эксперт центра НОФ «Нораванк», замдекана факультета востоковедения Ереванского госуниверситета, следующим образом интерпретирует «доктрину неоосманизма»: «Она предполагает активную дипломатическую, политическую, экономическую деятельность в фокус-регионах - Ближний Восток, Балканы, Северная Африка, Кавказ. Турция берёт на себя роль посредника в региональных конфликтах, желает стать страной-«экспортёром» демократии и модернизации на Ближний Восток». Но всё стало быстро меняться с наступлением в регионе так называемой «арабской весны». Как пишет доктор исторических наук, чрезвычайный и полномочный посол России В. Стегний, «демократические изменения, затронувшие сердцевину арабского мира, как бы остановились на его периферии – у границ традиционалистских монархий Персидского залива. Иммунитет к «сетевым революциям» проявили Ирак, Ливан и Алжир. Достаточно гибко адаптируются к велениям времени монархии Марокко и Иордании. В то же время на волне смены режимов обострились этноконфессиональные противоречия, на политическую арену вышли радикальные исламисты, стало расти размежевание между суннитами и шиитами». Поэтому, по словам Стегния, «сейчас трудно понять, где кончаются межконфессиональные противоречия, а начинается борьба за территории, нефть, контроль над путями доставки энергоносителей. Одним словом, пришло время считать варианты».
Считается, что правящей в Турции партии «Справедливость и развитие» якобы удалось успешно совместить исламизацию и демократию, и что такая модель является привлекательной для других стран исламского мира. Но если в самый разгар «арабской весны» Запад пошёл бы на приём Турции в ЕС, то модель «турецкой демократии» на Ближнем Востоке получила бы свой особый статус. А так МИД Египта заявил, что для его страны неприемлемы ни модель «турецкой демократии», ни притязания Турции на роль «старшего брата». В итоге, практическая реализация идеологии неоосманизма продемонстрировала , прежде всего, геополитическую уязвимость Турции, несостоятельность её в качестве лидера в регионе. Сначала Анкара после некоторых колебаний поддержала военное вмешательство в Ливии, затем пошла на срыв своих отношений с Сирией, сначала одобрила право Ирана на развитие мирных ядерных возможностей, но позже разместила на своей территории элементы американской ПРО, нацеленной против Ирана. И, наконец, выпустила «из бутылки курдского джина». Всё это привело к изменению имиджа Турции как страны «мягкой силы». Даже на Кавказе Турция больше выступает в роли заложника ситуации, а не ключевого игрока.
В этой связи неслучайно многие турецкие аналитики стали призывать правительство сменить дипломатию «короткого шага» на «широкое плечо» - выход на стратегическое партнерство с Россией. То есть, воссоздать комбинацию начала 20-х годов прошлого века, когда большевики-троцкисты отказались от борьбы с панисламизмом, и стали его разрабатывать для решения геополитических проблем на Ближнем Востоке. Для Москвы это открывает возможность не бороться с идеями неоосманизма, а использовать его в качестве эффективного фактора региональной политики, позволяющего сменить непредсказуемый «арабский вектор» на хорошо знакомый «турецкий сегмент». Одним словом, выставляя Анкару в качестве своего связующего звена на Ближнем Востоке, Россия получает перспективу не только укрепления своих позиций в регионе, но и общей с Турцией реализации модернизационных программ на основе экономической и политической взаимодополняемости. Если такая комбинация станет реальностью, то, как пишет немецкий журнал «Шпигель» в статье «Возвращение османов», Европа, столкнувшись с новым альянсом двух ведущих стран Евразии, «будет вынуждена менять к ним своё отношение». Не поздно ли будет?
Станислав Тарасов, политолог
