 АРМИНФОЦЕНТР: С американской точки зрения можно было бы подумать, что французы не понимают, что такое свобода выражения мнений. Совсем недавно обе палаты французского законодательного органа приняли законопроект, который сделал бы публичное отрицание Геноцида армян 1915–1923 гг. наказуемым колоссальным штрафом в размере 45 тыс. евро ($57 тыс.) и годом в тюрьме. Неумолимое продвижение законопроекта было остановлено только тогда, когда оно было передано в высший суд страны, Конституционный совет, где он был признан неконституционным в феврале.
Справедливое негодование Турции могло бы быть более убедительным, если бы оно не было явно лицемерным. Когда Эрдоган, выступая в парламенте, утверждает, что французский закон «убил свободу мысли», он, видимо, забывает, что статья 301 Уголовного кодекса Турции делает незаконным оскорбление турецкой нации, этничности или правительства. С момента ее внедрения в 2005 году статья 301 была использована во многих случаях для судебного преследования писателей, журналистов и ученых, которые критиковали турецкую политику яростного отрицания Геноцида или которые иным образом вступили в конфликт с режимом. Поэтому, кажется, что определение Эрдоганом «свободы мысли» настолько текуче, насколько политически выгодно. Какими бы ни были французские мотивы принятия законодательства против отрицания Геноцида и независимо от того, действительно ли такой закон подавляет свободу мысли, Турция просто не может претендовать на высокий моральный уровень, когда речь заходит о свободе слова.
Кроме того, истерическая реакция Турции на законопроект сделала совершенно ясным то, что страна вынуждена столкнуться лицом к лицу со своей собственной сложной историей. В интервью «The Harvard Political Review» профессор арменоведения в Гарварде Джеймс Рассел пролил свет на то, почему этот закон вызвал такую сильную реакцию со стороны Турции: «В самой Турции отрицание Геноцида является одним из краеугольных камней культуры. Со стороны турецкого государства прикладывались систематические усилия не только для того, чтобы отрицать то, что имел место Геноцид, но и для того, чтобы искоренить признаки того, что там жили армяне». Рассел также полагает, что французское законодательство является важной и давно назревшей проверкой в реальных условиях, и отвергает турецкие утверждения, что законопроект является расистским или исламофобским: «Это не вопрос антитурецкого фанатизма. Законопроект исходит из стремления к историческому признанию». На самом деле Рассел рассматривает признание как шаг, который, в конечном счете, принесет пользу Турции, и выражает оптимизм, что такое признание в конечном итоге получит распространение: «Нужно поощрять изменения в турецких гражданских ценностях… Я думаю, что жизнеспособное будущее Турции зависит от этого вопроса. Там был большой прогресс, и будет еще больший прогресс».
Однако, в конце концов, спор вокруг французского законопроекта перестает идти про скелеты в шкафу Турции или даже про Геноцид армян. Скорее, это один из аспектов широкой дискуссии между теми, кто признает и учится на исторических фактах, и теми, кто упорно продолжает отрицать неотрицаемое. Каким бы важным ни было для Турции и других стран признать правду о Геноциде армян, чтобы примирить потомков жертв с потомками преступников, истинное значение признания – это защита от будущих злоупотреблений. «Армянский опыт был одним из сигналов опасности ХХ века. Чем больше скрывается преступление, чем дольше ложь занимает место истины, тем легче для последующих преступлений, связанных с первым, распространяться и находить признание», - объясняет Рассел.
Хотя французские методы обеспечения сохранения исторического факта могут идти вразрез с американской концепцией конституционных свобод и восприниматься турками как серьезное оскорбление их национальной идентичности, правительство решает очень важный вопрос, заслуживающий внимания мира. Почти за 100 лет со дня истребления армян в Османской империи и за семь десятилетий, прошедших после Холокоста, мир, кажется, не приблизился к устранению массовых убийств. Трагические главы о событиях в Камбодже, Руанде, Югославии, Дарфуре были записаны в анналах истории кровью миллионов людей. Если «Больше никогда» должно быть нечто бо́льшим, чем просто мантрой, то, возможно, правительствам мира не помешало бы сыграть активную роль в сохранении памяти о прошлых бедствиях.
В конце концов, это был Гитлер, который накануне своего геноцидального вторжения в Польшу спросил: «Кто еще говорит сегодня об истреблении армян?».
Джо Мазура, «The Harvard Political Review»
Перепечатнано в News.am
|
